Краткая история долгов и должников

Говорят, что один остроумный консерваторский профессор повадился мучить студентов, заставляя их продолжить фразу: «У Баха было 20 детей; большую часть своей жизни он провел в …». Легкомысленные отвечали: в постели, основательные — в Германии. Все мимо: большую часть жизни многодетный Иоганн Себастьян провел в долгах. Его незавидную долю разделили Моцарт, Пушкин, Бальзак, Олеша и еще две-три сотни людей, которых теперь называют замечательными. Нынешнему неудачнику, погрязшему в кредитах, впору вспомнить известный анекдот про рай и ад: климат, конечно, вокруг не ахти, зато компания исключительная.

Первым делом гляньте в календарь. Чего вы не видели в обычном численнике, кроме напоминания о неотвратимом, как закат, сроке уплаты? Так он, оказывается, для того и был создан: «календариум» в переводе с латыни — «долговая книжка». «Календы» на языке Ромула и Рема — это первый день любого месяца, когда должнику полагалось платить проценты. У греков, кстати, в отличие от римлян, никаких календ не было, что и породило выражение «до греческих календ», то есть «никогда», и относилось к злостным неплательщикам. Что делали с ними сограждане Августа и Нерона? Да примерно то же, что делают в наши дни: конфисковывали имущество до последней подушки. Одну такую подушку приказал купить для себя Юлий Цезарь: уж если с громадными долгами на ней спокойно спится… Впрочем, это были уже вегетарианские времена: принятые за четыре века до Цезаря Законы двенадцати таблиц разрешали рубить должника на части, буде он задолжал сразу нескольким кредиторам. Верным продолжателем дела кровожадных земляков стал, если помните, ростовщик Шейлок, чуть было не отхвативший фунт мяса из тела венецианского купца, ладно, адвокатша отбила.

Греки не знали календаря, чего не скажешь о долгах: и занимали, древние, и не платили вовремя — все как у людей. Циничный Диоген, чеканщик монет по первой профессии, проповедовал из бочки бессребреничество, но, по словам осведомленного Монтеня, не говорил, что будет одалживать деньги у друзей, по крайности, попросит возвратить долг. От греков и пошла пресловутая ипотека, причем в те примитивно-экономические времена она обозначала обыкновенный столб. Его вколачивали на участке должника в знак того, что земля заложена, и в случае чего отойдет заимодавцу. А на столбе (опять!), мелко исписанном законами царя Хаммурапи, знаток клинописи прочтет о том, что в Вавилоне можно было заложить жену, причем в случае неуплаты кредитор забирал залог не более чем на три года и был обязан вернуть без видимых повреждений. Дикие индейцы закладывали имя, а цивилизованный немец, обыгравший в карты соседа, отобрал у него зубные протезы и чуть было не обрек его на голодную смерть, да полиция вмешалась. Да ладно там столбы и протезы — долги и должники изменили математику! Тривиальные ныне отрицательные числа изобрели в Средневековье именно и специально, чтобы обозначать долги.

Долгов наделали, и что дальше? Каждый выбирается, как может: царь Иван Васильевич Грозный, например, отрекся от престола. Фарс с коронацией Симеона Бекбулатовича английский посол Джером Горсей как раз счел способом освобождения от долгов. Пушкин написал «Историю Пугачева», уплатил карточные и иные долги и назвал Емельку своим оброчным мужиком. Современник Пушкина Нарышкин долгов не платил совсем и этим даже бравировал — когда его сын в войну с Наполеоном отбил у врага позицию, он похвастался, что сын весь в него, коль уж занял, так не отдаст. Нынешние богатые плачут, но долги отдают: чтобы расплатиться, голливудская «звезда» Ким Бейсингер продала целый город Браселтон, который она недорого — всего за 20 миллионов баксов — прикупила еще в 1989 году. Не то прежде: английские мисс, понаделав долгов, находили  мужа из бедолаг, уже сидевших в долговой тюрьме, и перевешивали по закону долг на супруга.

Тут мы плавно переходим к проблемам кредиторов и долговой тюрьме как способу их решения. Заимодавцы, по определению, вызывают меньше симпатий. Не одобряла их и церковь, причем независимо от конфессии. Средневековые богословы-христиане осуждали ростовщичество и аргументировали это тем, что «человек не властен над временем, ибо оно — собственность Бога». Коран тоже запрещает давать деньги  в рост, и обходя этот запрет, народы изощрялись как могли. Людей, которые не платят долги, церковь не одобряла тоже, а основанный в XV веке банк Святого Георгия инициировал отлучение их от церкви, что было куда серьезнее публичной порки или даже отсидки в тюрьме. Порка практиковалась широко: в России она называлась «правеж» и породила поговорку «в ногах правды нет», поскольку лупцевали должников по ногам, норовя побольнее — чтобы орали погромче, а родичи сжалились и расплатились. Но правды, как правильно заметил вечный должник Пушкин, не было и выше, и потому прогрессивный царь Петр завел по иноземному образцу специальную долговую тюрьму. Особенности московского рельефа — тюрьма располагалась в здании Присутственных мест на берегу реки Неглинки у Воскресенских ворот, а вход был со стороны Китай-города, который выше, — запустили в язык словечко «яма». Прославленная драматургом Островским и душеведом Достоевским «яма» задержалась в народной  памяти, и ни другие здания, ни верхние этажи ее оттуда не стерли. Платил за содержание в «яме» кредитор, а как только переставал, узника немедленно выпускали. За морем устроились иначе: тюремный сервис оплачивал сам должник. Вот откуда бабки брал — загадка. От скуки, конечно, что-то придумать можно, вот в долговой тюрьме и придумали, к примеру, игру в сквош. Но заработали на ней едва ли.

Был ли шанс избежать долговой ямы? Салтыков-Щедрин свидетельствует — был: здоровенный купчина объявлял себя, ровно институтка, «невинно падшим». Классика подтверждает Устав о торговой несостоятельности николаевского 1832 года: те, кто впал в «несчастную несостоятельность», наказания не несли. «Невинно падшие» страдали от стихийных бедствий, пожаров, войн, то есть, говоря современным языком, банкротство по причине форс-мажорных обстоятельств преступлением не считалось.

Вот оно и вылетело, не поймаешь, словечко. Снова в моде, снова на слуху, в какую газету ни сунь нос. О, ужас, теперь банкрот — не забугорная реалия. Хотя родилось — и слово, и дело — в чужих пенатах. Давно — с полтысячи лет назад. Это теперь Европа кичится единой валютой, а тогда каждый князь-герцог норовил отчеканить персональную денежку. Ну куда торговцу и путешественнику податься? Ясно, расцвела профессия менял. В Венеции — привет от Шейлока — она цвела особенно махрово. Меняла раскладывал разнокалиберные монеты на специальной скамье, по-итальянски «банка». А ежели он жульничал или, хуже того, налогов не платил, скамью ломали, то есть делали ей «ротта». И когда понадобился термин для несостоятельных должников, «банкрот» пришелся впору и вошел во все языки.

И во всех языках имеет негативный оттенок. Мало того что бизнес-неудачники вызывают злорадство у наемных «воротничков» разного цвета, что называется, по определению или, по Марксу, из классовой ненависти, так еще и лжебанкроты подлили черной краски в лексикон. Увернуться от уплаты долгов, прикинувшись банкротом, — этого соблазна не убегали с древних времен. Помянутый Устав о несостоятельности выделял «злонамеренное банкротство», и хитрецов карали еще суровее. Что их количества никак не уменьшало: всегда находились желающие воспользоваться «законной процедурой, в ходе которой вы перекладываете деньги в брючный карман и отдаете пиджак кредиторам», как изящно определил банкротство французский писатель Тристан Бернар.